Про Петушки — город контрастов — весь мир знает благодаря великому писателю Ерофееву. Венички уж нет, а контрасты ширятся и растут. Я не понаслышке знаю, о чем говорю: в 30 км от города волшебных Веничкиных грез находится местечко Костерево, а в нем церковь, построенная в 1812 году. Настоятелем этой церкви был мой прадед — вплоть до 1938 года, когда его арестовали и затем расстреляли на Бутовском полигоне. По этой и некоторым другим причинам я это место недолюбливаю, но моя мама категорически отказывается продавать родовое имение, несмотря на то что почти каждую зиму местные богоносцы грабят и пытаются поджечь дом своего бывшего пастыря.

Пару недель назад, приехав навестить маму, я услышала от соседей о том, что буквально в 20 верстах от нашего дома находится место, на первый взгляд кажущееся очередным эпизодом алкогольного бреда великого русского писателя. Англичанин по фамилии Кописки 10 лет назад купил под Петушками землю и основал ферму. Владелец сделал из своей фермы идеальное хозяйство: у него 200 га земли, 4500 коров, он продает молоко «Данону» и другим крупным концернам, доставляет в Москву прекрасное фермерское мясо, сыр и т. д., построил деревянную церковь, отель, хостел, музей, ипподром, организовал летний лагерь для детей и т. д. Интернет подтвердил данные «сарафанного радио» — ферма «Богдарня» имеет собственный сайт. Там можно забронировать отель, отправить заявку в детский летний лагерь, купить с доставкой отличный стейк и т. п. На сайте имеются фото самого мистера Джона Кописки — благообразного джентльмена с окладистой белой бородой — и его супруги Нины Кузьмичевой, матери четверых детей, принимающей самое активное участие во всех аспектах хозяйствования. Я набрала номер, представилась и договорилась с Джоном и Ниной об интервью. Мне показалось, что преуспевающий российский фермер британского происхождения, владелец крупной образцово-показательной частной фермы, первопроходец российского агротуризма — идеальный источник, от которого можно узнать о перспективах, открывающихся перед отечественным сельским хозяйством в условиях продовольственных контрсанкций.

Похожий на Санта-Клауса, улыбающийся Джон (сотрудники ласково обращаются к нему Джон Янович) и его супруга в домотканом вышитом сарафане ожидали нас в красиво убранной гостиной своего отеля, похожего на сельский коттедж британского латифундиста. Вкусно пахло эспрессо — его нам вмиг приготовила отличная кофе-машина. В поставце стояли хорошие итальянские вина. В lady’s room наличествовал белый унитаз (подробность, немаловажная для описываемой местности). Светило солнышко, по двору бродили гуси, лошади отдыхали в стойлах, рабочие разбирали леса — кругом царила настоящая маниловская идиллия с легким британским налетом. В прохладной тиши свободно текла наша неспешная беседа о сельском хозяйстве, мои впечатления от которой, забегая вперед, уместнее всего выразить словами героя Венички Ерофеева: «С тех пор я не приходил в себя и никогда не приду».

- Джон, расскажите, как вы попали в Петушки?

Джон Кописки: В декабре 1991 года я приехал в Москву в командировку на три дня. Я был бизнесменом, занимался металлургией. В Москве у меня была встреча с представителями государственной корпорации. Вернувшись в Лондон, я понял, что хочу жить в России.

- Почему?

Джон Кописки: Я почувствовал себя здесь дома.

- Трех дней оказалось достаточно?

Джон Кописки: Можно сказать, что я влюбился. Но я и до этого долго жил вдали от дома. Я работал в Восточной Европе 10 лет.

- Вы профессиональный экспат?

Джон Кописки: Да, я жил в Бангладеш, Индии, Пакистане, Турции, Иране. 16 лет я не жил в Англии. Мой бизнес был связан с металлом — экспорт и импорт. Потом появились перспективы в России, и я приехал сюда. Захотел остаться. Я вернулся и сказал своему начальству: «Вот мое заявление об уходе. Я уезжаю в Россию». Мне ответили: «Отлично, у нас как раз нет офиса в России, ты его и откроешь». Я работал с ними еще два года, а потом стал работать самостоятельно, появились русские партнеры. Но главное, я чувствовал себя здесь дома. В Англии я жить не могу.

- Почему?

Джон Кописки: Я не люблю их политику, особенно социальную. Не люблю политкорректность. И еще там больше мусульман приходит в храм, чем христиан.

Нина Кузьмичева, жена Джона: Мне кажется, у моего мужа просто врожденное чувство миссионера, а в Англии его проявить никак нельзя.

Джон Кописки: Как можно объяснить любовь?! Я люблю Россию и всё! Когда я приехал сюда, мне было 42 года, у меня был очень большой дом, деньги, проблем не было, но жизнь была пустой.

- И вы решили ее наполнить?

Джон Кописки: Да. Я всегда был верующим человеком, но я был католиком, и это мне не нравилось. А войдя в православный храм, я почувствовал, что он словно для меня создан. В общем, я нашел здесь все преимущества, так сказать, «пакетом». Неплохо, а?

- Full package?

Джон Кописки: Full package — но еще без девушки. Девушку я нашел потом — мою Нину. Вернее, она сама нашла меня.

- И как дальше развивались события? Вы приехали в Петушки и стали искать место, где купить ферму?

Джон Кописки: Не-не… Я хотел быть фермером, мы хотели жить крестьянской жизнью. Здесь — потому что у нас была рядом дача. И вокруг — несколько женских монастырей. Однажды мы предложили матушке-настоятельнице монастыря восстановить скит. Он был когда-то разрушен. Но она отказалась. Тогда я стал присматриваться к руинам когда-то бывшего здесь колхоза. Тут был старый русский колхоз «Клязьменский»: 270 коров, 127 рабочих, 27 тракторов. В 1996 году на месте колхоза оставались одни руины, железки. Я решил, что, раз в стране не хватает молока, сыра, молочных продуктов, организовать небольшую ферму на месте старого колхоза — отличная идея.

- Вы были на тот момент хотя бы отдаленно знакомы с сельским хозяйством? Может быть, ваша жена?

Джон Кописки: Нет, мы никогда не занимались этим бизнесом, этой жизнью. Но мы думали, если мы будем все делать правильно, много работать, создадим разумный менеджмент, то все должно быть хорошо.

- Ваши планы сбылись?

Джон Кописки: К сожалению, нет.

- Почему?

Джон Кописки: Потому что мы были дураки. Я построил ферму, вложив свои деньги, и я их потерял. Ферма принесла только убытки.

- Возможно, это случилось потому, что вы были несведущи в сельском хозяйстве, это был первый опыт?

Джон Кописки: Нет, я все сделал правильно.

- В таком случае можете объяснить мне, человеку, не знакомому с сельским хозяйством, почему, если вы все сделали правильно, ваша ферма обанкротилась?

Джон Кописки: Давайте вернемся на 20 лет назад. Молоко тогда стоило 45 копеек за литр. Я понимал, что при такой себестоимости можно заработать. Я видел, что много бабулек покупало здесь дома, они каждый день продавали, сидя у дороги, по 20-40 литров молока, это было выгодно. Я думал, так и у меня должно быть, только в больших масштабах, это нормальный бизнес. Но, только уже купив землю в Петушинском районе и работая на ней, мы начали понимать, что все не так просто. Например, самое главное на ферме — это корм, а здесь мы не можем использовать минеральные удобрения, потому что находимся в пойме реки, и вокруг заливные луга. Когда мы взяли эту землю, мы этого не понимали. Здесь растут разные травы, сорняки, розы — это очень красиво, особенно в мае, но для молочных коров это невыгодно.

- А чем кормили коров раньше, в колхозе?

Джон Кописки: Раньше окультуривали заливные луга, государство вкладывало очень большие деньги в мелиорацию, были осушительные каналы. Если за всем этим следить, ухаживать, то получается экологическое, шикарное сено. Но этого недостаточно для того, чтобы корова давала молоко в промышленных масштабах.

- Что значит — «в промышленных масштабах»?

Джон Кописки: Мы начинали с надоя в 6 литров.

- Это мало или много?

Джон Кописки: О, столько собака может дать! На самом деле, коза. Через 3-4 года существования фермы у нас уже было 14-15 литров — это средний надой в России. Мы совершили чудо, но оказалось, что это совершенно невыгодно.

- Почему?

Нина Кузьмичева: Я попробую объяснить то, что когда-то объясняла Джону. В СССР колхозы создавались не для извлечения прибыли, хотя были и колхозы-миллионеры. Но у нас по Конституции в советское время всем гражданам была гарантирована работа, рабочее место. Поэтому, например, есть деревня Крутово, а значит, должны быть рабочие места для всех жителей. И поэтому, естественно, колхоз не был бизнесом, о прибыли не могло быть и речи. Тем более что наше отделение колхоза было подразделением большого предприятия, у которого были пашни, которое заготавливало корма и т. д. Мы долго всего этого не знали. Джон просто хотел делать какое-то маленькое, свое, полезное дело. Восстановить разрушенную ферму. Построить храм… Потом оказалось, что мы не можем собой заменить государство.

- Когда вы поняли, что ваша маленькая ферма — банкрот, что вы сделали?

Джон Кописки: Я решил не сдаваться. Строить другую ферму, работающую по другим принципам, как промышленное хозяйство.

- Но вы уже потеряли деньги, убедились, что заниматься фермерством в России крайне тяжело…

Джон Кописки: Да! Но я все делал правильно! Я думал, что теперь, когда знаю все подводные камни, смогу избежать ошибок, которые уже сделал. Я стал строить «Рождество».

- Это ваша нынешняя, действующая ферма?

Джон Кописки: Именно. Вместо семейной, маленькой фермы я построил образцовое, идеально работающее хозяйство на 4500 коров.

- Вы снова вложили свои деньги?

Джон Кописки: Частично да. Около 200 миллионов рублей. И привлек инвестиции.

- Ваши надежды оправдались?

Джон Кописки: С точки зрения производства — на 100 процентов. Сегодня мы получаем рекордные надои. У меня молоко самого высокого качества. Я продаю его крупным транснациональным концернам, у которых самые высокие требования. Я продаю мясо. Ко мне приезжают перенимать опыт со всей России. По примеру моего хозяйства создано несколько ферм только во Владимирской области. Проблема заключается в том, что на сегодняшний день я фактически банкрот.

- Но как это может быть? Если ваше производство идеально работает? У вас 4500 тысячи коров, вы успешно продаете продукцию и т. д.

Джон Кописки: И тем не менее я банкрот и хочу продать «Рождество».

- Какова цена вопроса?

Нина Кузьмичева: Около миллиарда рублей.

- Джон, вы можете объяснить мне, человеку несведущему, этот парадокс? Вы говорите, что создали идеально работающее, налаженное производство, и при этом вы банкрот. Почему?

Джон Кописки: Потому что я вынужден продавать молоко дешевле себестоимости.

- Какова себестоимость молока?

Джон Кописки: По статистике наша себестоимость молока около 14-15 рублей. Если урожай, если погода хорошая, это может быть 12 рублей. Но еще нужно заплатить доярке, купить минеральные удобрения и проч. Себестоимость литра без кредита получается между 12 и 15 рублями. С кредитом — 22 рубля.

- А продаете вы молоко за сколько?

Джон Кописки: Меньше, чем себестоимость.

- Как же вы живете?

Джон Кописки: Каждый месяц, когда мы не можем найти достаточно денег, мы не покупаем необходимые запчасти, корма и т. д. Мы постоянно берем и выплачиваем кредиты. Сейчас, к счастью, они субсидированные. Но период кредитования все равно краткий. Для сравнения: период амортизации в Европе — 25 лет. У нас сначала было 5, потом 8, потом 11. Но чтобы получить кредит, нужно 30% вложить своих денег. Ты должен иметь залоговую базу в два раза больше, чем кредит, а значит, у тебя должны быть земли, недвижимость и т. д.

- Ваше имущество, ферма заложены в банк?

Джон Кописки: Да. Все заложено в банк. Они хотят залог, но не только за кредит, но и за процент на 15 лет. Получается, если мы берем кредит в 25 миллионов рублей, они хотят залог на 30.

- А вы вообще не боитесь остаться нищими с такими расчетами?

Джон Кописки: Как я вам уже сказал, мы — банкроты.

- Вы не жалеете о том, что распорядились своими деньгами именно так?

Джон Кописки: Свои деньги я заработал тоже в России — на металлургическом импорте-экспорте, до того как занялся сельским хозяйством. И я не жалею, что построил все это. Дело в том, что мне нравится моя жизнь здесь. Мы работаем и живем как крестьяне. Это очень насыщенная, хорошая, правильная жизнь. Но мне 65 лет, и я должен думать о детях. Я бы хотел, чтобы дети здесь жили. Но они не хотят, потому что они уже все понимают, слышат наши разговоры, они — не дураки. На сегодняшний день этот бизнес мы не можем передать детям, и мы не можем его продать, потому что никто не хочет его купить. Кто захочет купить такой бизнес, где человек должен лишиться всех денег?!

- Логично…

Джон Кописки: Это долгосрочный бизнес. А в России все хотят получить прибыль быстро. Проект, который не приносит денег, как правило, сразу закрывают. А все, что связано с сельским хозяйством, рассчитано на долгий срок. Возьмем мою ферму. Это технологически сложный и долговременный бизнес. Телку, чтоб она начала давать молоко, надо вырастить, выкормить, потом осеменить. Молоко — скоропортящийся продукт. Чтобы держать высокое качество, устраивающее, например, компанию Pepsico, где каждая партия должна соответствовать стандартам по содержанию жира, соматических клеток и т. д., продукция должна охлаждаться, не соприкасаться с воздухом. Корова реагирует на малейшее колебание в рационе — нужны качественные корма. Еще надо выплачивать кредит, иметь хорошую кредитную историю, плюс каждый год мы берем краткосрочный кредит, потому что технику надо ремонтировать, надо провести посевную, купить семена, провести уборочные работы, заложить силос на целый год и т. д. и т. п. Вот такой процесс.

- А из чего образуется закупочная цена на молоко? И почему она ниже себестоимости?

Джон Кописки: Это основная проблема. Более чем 50% производства молока в России находится под контролем иностранных фирм. Это крупнейшие корпорации — Pepsico и недавно вошедший в нее WimmBillDann, Danon, который купил «Юнимилк», Ehrmann, Campina, President.

- Они сами производят молоко?

Джон Кописки: Не очень много. Но у них перерабатывающие заводы. Мы поставляем им сырье. Разумеется, им выгодно поддерживать низкую цену.

- То есть речь идет о чем-то вроде картельного соглашения? Вы вынуждены продавать молоко по низкой цене?

Джон Кописки: Мы производим по 40 тонн молока в день, куда его можно деть? У нас нет выбора. Мы отдаем его по цене, которую нам назначают.

- По какой?

Джон Кописки: Четыре месяца назад мы получили 27 рублей. Потом цена стала 21 рубль.

- Почему цена упала?

Джон Кописки: Они просто так решили — и все. Они перерабатывают по 800 тонн молока в день. Мы, производители, полностью от них зависим. Если они не будут покупать наше молоко, нам некуда будет девать наши 40 тонн. Рынок держат транснациональные корпорации.

- Государство принимает какие-то меры, чтобы вас в этой ситуации поддержать?

Джон Кописки: А как оно может нас поддержать? У нас свободный рынок.

- Вы хотите сказать, что в ситуации свободного рынка у такого хозяйства, как ваше, нет шансов выжить?

Джон Кописки: Необходима определенная государственная политика. А ее нет! Вообще никакой! Например, создавая «Рождество», я думал, что мне как российскому фермеру поможет государство. Я думал, что все будет обстоять примерно так, как в Европе. В 1957 году Европейский совет определил квоты и субсидии, которые будут выдаваться сельхозпроизводителям. Я думал, что в России должно быть тоже так. Раньше у вас был Советский Союз, Госплан. С моей точки зрения, невозможно было просто сказать: «Мы все отменяем, крестьяне, живите как хотите!» Но они сделали именно так! И это была системная ошибка.

Нина Кузьмичева: Россию ни крестьяне никогда не могли накормить, ни фермеры никогда не накормят, потому что только крупное, мощное хозяйство или колхоз могло быть товарным и продавать продукцию на рынок. В 90-е годы сельское хозяйство в России фактически развалилось. Крестьянам позволили приватизировать жилье и разделить землю на паи. Люди приватизировали жилье, им стало неинтересно работать в колхозе. И как только разрешили продавать землю, они свои паи продали. Те директора и хозяйства, иногда целые области, которые продержались и не позволили землю продать, сейчас процветают, потому что у них есть актив.

- Вы считаете, необходимо вернуться к советской модели?

Джон Кописки: Сейчас никто не знает, как накормить наш народ. Вот почему сегодня у нас кризис. Ведь у нас не хватает молока, не хватает овощей. После того, как Советский Союз рухнул, земли — особенно это характерно для Подмосковья — стали у крестьян скупать перекупщики для застройщиков, чтобы строить на них магазины и торговые центры. «Ашан», «Икея» — все построено на бывших сельхозугодьях. Где теперь овощи растить?! Тем более что это абсолютно невыгодно. То есть это выгодно, если, например, губернатор занимается этим бизнесом как хобби. Если бы был Госплан, централизованное планирование, то, например, господин Путин и его команда могли бы увидеть и понять, где какая проблема в России, где люди не работают? Вот Архангельск — у них лес, в Сибири — нефть, газ, а в Карелии — что у них есть?! Надо дать им побольше денег на туризм. Вот Владимир, что во Владимире есть? Есть земля, значит, пусть Владимир будет молочный! Сегодня некоторые правильные шаги делаются. Например, субсидирование кредитов для сельхозпроизводителей. Вот уже в течение года мы можем получить кредит на 5 лет под процент непосредственно Центрального банка, без коммерческих накруток.

- Как часто вы берете кредиты?

Нина Кузьмичева: Несколько раз в год. Денег постоянно не хватает. Возьмем климатический фактор. У нас плохая погода. Владимирская область — это не чернозем, земля очень бедная. Но у нас надой лучше, чем в Англии и Германии. Мы получаем 9000 литров молока в год с коровы. При промышленном производстве это очень много. Это в два раза больше, чем средний надой в России. У нас нет сезонных колебаний, что очень труднодостижимо. Например, в 2010 году у нас все горело. Пришлось компенсировать потери своими деньгами.

- Государство не помогло?

Джон Кописки: Нет. В 2008-м все залило, нам пришлось закупать корма. Но тем не менее мы работаем и выплачиваем кредиты банкам.

- Понятно. Джон, Нина, допустим, вы президент и жена президента. Что бы вы сделали, чтобы такое хозяйство, как ваше — образцовое и т. д., работало и приносило прибыль?

Джон Кописки: Нужно изменить систему.

- Как именно?

Джон Кописки: Нужно все подробно расписать. Какая сельхозпродукция нужна государству? В каком количестве? Например, нужно молоко. N тонн. Где нужно построить молочные заводы? Сколько? Сколько нужно ферм? Как они должны работать? Нужно политическое решение — поддерживаем ли мы своего производителя или, например, принимаем решение, что Белоруссия — наша молочная республика. Именно так это выглядит сейчас: сняты таможенные барьеры, и они ввозят молочные продукты, у которых цена ниже, чем наша себестоимость. При этом лично я верю в то, что Путин хочет делать правильно.

- Почему вы в это верите?

Джон Кописки: Он правильно задает стратегию.

- Тогда почему ничего не работает?

Джон Кописки: Потому что никто не хочет сказать ему правду!

- Давайте скажем. О чем, по-вашему, не знает Путин?

Нина Кузьмичева: Джон уже 7 лет говорит правду, пишет вот такие письма!

- Сейчас особенная ситуация. Введены контрсанкции, которые могут быть вам как производителям очень полезны.

Джон Кописки: Министр сельского хозяйства должен прийти и честно сказать: «Шеф, принятая стратегия у нас в отрасли уже 10 лет не работает, мы потеряли земли, все в банкротстве». Вместо этого они требуют, чтобы мы им рисовали хорошую статистику. Я сам бываю на встречах с чиновниками, как производитель молока. Был, например, недавно круглый стол во Владимире — сидели 3 часа. И от нас хотели, чтобы мы написали, что у нас показатели хотя бы на ноль и три десятых лучше, чем в прошлом году. Вот как, спрашивается, лидер может решить поменять стратегию, если никто не готов сказать ему правду?! Самое главное — надо научиться говорить правду, какой бы она ни была. А чиновники боятся лишиться места.

Нина Кузьмичева: Нужно, чтоб Путину сказали, что все сельхозпроизводители: мы, другие, лучше, хуже нас — должны сдавать в район отчетную статистику, сколько произвели сена, молока, сколько продали, какого качества. Каждая область формирует эту отчетность и подает наверх. На основании именно этой отчетности ты получаешь или не получаешь льготу-субсидию.

- И в чем же проблема?

Нина Кузьмичева: Для того, чтобы эту субсидию получить, не вылететь из обоймы, мы должны каждый год показывать в своей статистике только плюс.

- Тогда как в реальности у вас минус?

Нина Кузьмичева: Да. Но мы должны показывать только плюс, мы не можем показать минусовой надой, мы не можем показать минус поголовье коров, мы не можем показать минус выход наших телят. Понимаете, если бы мы показали этот минус, то до свидания субсидия.

- А если, допустим, засуха, неурожай, горит торф? Вы можете это указывать в отчетах как причину минуса?

Джон Кописки: Нет! Потому что это не учитывается. Если будет минус, нам не дадут кредит. Поэтому всегда нужен плюс. В таком положении находятся все производители.

- То есть вы должны врать?

Нина Кузьмичева: Врут все. Об этом все знают. А это же вранье глобальное — оно нарастает, как снежный ком. И потом, когда мы, производители, собираемся, вызываем министра сельского хозяйства Владимирской области и говорим: «Вы нас всех опустили на колени, мы все банкроты», он говорит: «Товарищи, вы чего орете? Вот статистику вы подавали?» — «Да, мы». — «Но мы-то наверх подаем вашу статистику, а там если посмотреть, то у всех прибыль. И чего вам не хватает? Все хорошо, Владимирская область — передовая в производстве молока». Действительно, глядя на Джона, у нас много таких передовых хозяйств организовалось, без всякой помощи от губернатора.

- И что теперь с этими хозяйствами?

Джон Кописки: Сейчас во Владимирской области 29 новых хозяйств. Половина банкроты! Но банк тоже не хочет видеть банкротство, потому что если признать заемщиков банкротами, то придется объяснять, почему им выдали кредиты. Банк делает пролонгации, чиновники приписывают статистику, у нас новый губернатор — на бумаге все хорошо. В реальности — ужас. Вы спросили, что бы я сделал, если бы был президентом. Прежде всего, я бы нашел человека, с кем бы я мог работать. Кто готов работать и говорить мне правду. Я бы попросил собрать статистику: какие хозяйства преуспевают, а какие банкроты. Кто правильно работает, а кто нет. Чтобы передавать обанкротившиеся хозяйства в руки того, кто уже показал на деле, что может организовать правильный менеджмент.

- Но тогда и вашу ферму пришлось бы закрыть? Вы же сами сказали мне, что по факту вы — банкрот?

Джон Кописки: Да! Но при этом у меня все работает. Не работает система, стратегия.

- Но если вы понимаете, что все это настолько бесперспективно, зачем вы это делаете? Это какой-то специальный британский challenge? Вы себе хотите что-то доказать?

Джон Кописки: Мы вложили в то, во что верили, все деньги и потеряли все наши активы, ликвидные на 2008 год. Но мы готовы рисковать, потому что мы очень ненормальные. Настолько ненормальные, что теперь решили заняться еще и развитием в России агротуризма. У нас выхода другого нет — только развиваться, находить пути, чтобы выжить.

- Кто ваши рабочие? Местные жители, гастарбайтеры?

Джон Кописки: Половина наших рабочих сегодня — это гастарбайтеры. Местные жители по большей части не хотят работать на земле.

- Почему?

Джон Кописки: Русского человека, который живет на своей земле, невозможно заставить работать за ту же зарплату, как, например, вьетнамского гастарбайтера. Потому что русский человек платит налоги. А гастарбайтер — нет. Кроме того, у нас сегодня 4 миллиона 500 охранников в России! Еще 4 миллиона водителей. Это 9 миллионов наших потенциальных рабочих, которые сидят и ни хрена не делают. И никогда не будут делать нудную, монотонную, грязную крестьянскую работу.

Нина Кузьмичева: А вот здесь я с Джоном не согласна! Дело не в том, что русские люди не хотят работать…

Джон Кописки (смотрит на часы): Вы меня извините, у меня в 3 часа встреча. К нам приехал Марк, англичанин, будет преподавать детям в нашем летнем лагере английский язык. Все остальное вам моя жена расскажет. Она в нашем хозяйстве лучше меня разбирается…

Нина Кузьмичева: С удовольствием расскажу!

- Спасибо, Джон. Нина, вы сказали, что не согласны с тем, что русские люди не хотят работать…

Нина Кузьмичева: Не согласна! Дело не в нежелании. А в том, что нет этики трудовой. Вот Джон говорит, у вас все мужики — водители и охранники. Я говорю: хорошо! Вот раньше был СССР, были колхозы, школы, вузы. У человека был совершенно четкий путь. Учили всех одинаково. Какая разница, в какой ты учишься школе, в какой живешь деревне? Ты можешь в любой университет потом поступить, а можешь остаться на своем уровне. Здесь была сельская школа, где у нас сейчас хостел, ее закрыли. Джон когда туда пришел, у него был культурологический шок. Дети ходили в туалет, ну, дырки эти… Холодный туалет, а школа при этом просто забита учебниками, наглядными пособиями, картами.

- Видимо, Джона поразило это несоответствие — высокого уровня образования сельских детей и совершенно первобытного быта?

Нина Кузьмичева: Понимаете, для русского человека вопрос так не стоит...

- А как он стоит?

Нина Кузьмичева: Нам говорят: вот Европа, у них чисто, красиво! В Европе люди живут вот ради этого комфорта, ради этих теплых туалетов!

- Но теплый туалет — это нормальная, естественная потребность современного цивилизованного человека, разве нет?

Нина Кузьмичева: Ну, не знаю...

- Это элемент бытовой культуры. Современный мир устроен так, что в нем невозможно изучать, допустим, высшую математику или классическую филологию и использовать в быту отхожую яму…

Нина Кузьмичева: Но понимаете, для Европы в этих туалетах смысл жизни!..

- Скорее, необходимое условие…

Нина Кузьмичева: Ну, я не знаю просто. Зачем на этом зацикливаться? Вот понимаете, мы ходили в эти дыры, а в космос первые полетели.

- Но каков смысл этого полета в космос для потомков космонавтов, которые по-прежнему ходят в отхожую яму во дворе?

Нина Кузьмичева: Вы хотите сказать, что мы зря в космос полетели? Ну, знаете ли…

- Я не утверждаю, что зря. Я говорю о том, что, возможно, прежде чем лететь в космос, нужно было создать работающие инфраструктуры — социальную, технологическую, бытовую. Иначе получается, что напрягаем все силы, летим в космос, а потом все разваливается — и снова остаемся у отхожей ямы.

Нина Кузьмичева: Но развалилось-то все почему?! Потому что нашу страну ограбили!

- Кто?

Нина Кузьмичева: Та же Европа! После перестройки. Себе Европа на 20 лет отодвинула кризис благодаря России. А сейчас — все, уже грабить нас нельзя, потому что рынки открыли. И развалили промышленность. А теперь война. Понимаете? Теперь нас нельзя грабить.

- То есть вы считаете, что Европа виновата в том числе и в ваших бедах?

Нина Кузьмичева: Виноваты мы, которые свою страну продали за джинсы и колбасу. И за теплый туалет. Но европейцы и американцы приложили к этому тоже много усилий. Потому что не могли терпеть такую супердержаву у себя под боком. И развалили нашу страну с помощью пятой колонны.

- «Пятая колонна» — по-вашему, это кто?

Нина Кузьмичева: Те, кто работали и продолжают работать против нас, а живут среди нас. Вот, с нами и вами разговаривают.

- Кого-то конкретно можете назвать?

Нина Кузьмичева: Диссиденты были пятой колонной в советское время, например. Купленные конкретно. Солженицын — пятая колонна в моем понимании. Диссиденты все были проплачены. Они изнутри разлагали, говорили, что все у нас плохо.

- Вы считаете, что Солженицыну платили американцы?

Нина Кузьмичева: А Нобелевскую премию он за что получил?!

- Вы хотите сказать, что это была форма взятки?

Нина Кузьмичева: Это была не форма взятки. Просто ему в открытую заплатили за то, что он оболгал наш народ, нашу историю, нашу страну.

- То есть вы, Нина, полагаете, что ГУЛАГа не было?

Нина Кузьмичева: Нет!

- Вот как…

Нина Кузьмичева: В таком виде, в каком он это описал, не было! ГУЛАГ был не такой! Солженицын ваш ни одного факта не приводит. Он просто в открытую врал.

- А, например, Шаламов? Тоже врал?

Нина Кузьмичева: Шаламов — не знаю. Не читала. Но он и Нобелевскую премию не получил. А Солженицына биография известна. Это публичная личность. Для чего его вывезли? Для чего его там напечатали?! Чтобы оболгать, чтобы лодку раскачать. Вот она — пятая колонна. Вот Сахаров…

- И Сахаров?

Нина Кузьмичева: Сахарова просто использовали. Как бы благодаря его жене, он… бомба...

- Про «пятую колонну» понятно. Давайте вернемся к вам и вашей замечательной ферме. Как вы думаете, сейчас, когда существование этой «колонны» на государственном уровне фактически признали, продовольственные санкции против Европы и Америки ввели, ваши дела поправятся? Вы рассчитываете на то, что государство изменит политику в отношении простых производителей мяса, молока, зерна?

Нина Кузьмичева: Хорошо уже то, что сегодня мне становится не стыдно за свое правительство. Это уже что-то… Но работать все равно придется, крутиться с утра до вечера, пахать. Для русского человека это нормально…

- Но одно дело — пахать и зарабатывать. А другое дело — пахать, чтобы быть банкротом...

Нина Кузьмичева: Вопрос о том, чтобы мы начали зарабатывать, даже не стоит. Наша задача — выжить, сохранить этот актив. Чтобы завтра мы не столкнулись с ситуацией, что стадо нечем кормить. И не с чем вообще выйти в поле. Мы не живем, не бизнес делаем, мы выживаем. И вот так балансируем, таща за собой груз долгов. Но у нас все работает, хорошие показатели. И вот, видите, работали и дождались, что правительство вроде бы тоже одумалось. Путин понимает, кто друг и кто враг! Молодец Путин. И мы — молодцы!
Подробнее читайте на © DairyNews.ru http://www.dairynews.ru/dairyfarm/santa-klaus-v-petushkakh-istoriya-britanskogo-ferm.htm